Время сессий, экзаменов, вот вспомнился эпизод из дневника Прокофьева, как он сдавал спец в консерватории.
Масса ценных вещей на заметку волнующимся студентам ))
..........12/III/1914
Утром не хотелось вставать — в постели уютно и спокойно, а как встану, сразу погружаюсь в область волнений и беспокойств. В одиннадцать я встал и сел за рояль, начав повторять программу с конца, т.е. с Листа, медленно продалбливая трудные места. Сыграв Листа, себя, Шумана и Шопена, я пошёл гулять по чудной погоде. По Загородному проспекту я вышел за город и вернулся назад в трамвае. В два часа мне позвонила из Консерватории Голубовская, потом «министр иностранных дел» Дамская о том, что теперь антракт, отыграли два ученика Калантаровой и два Есиповой: Ганзен (плохо) и Малинская (довольно хорошо), народу масса, многие ждут моего появления. Я то волнуюсь, то успокаиваюсь. Сел за рояль продолжать повторение программы: Бетховен, Моцарт и Бах. Вчера вечером я попытался по своему рецепту: написать фугу наизусть, но спутал, написал фигуру из другого места. Теперь я всё боялся, что собьюсь на Бахе. Но тут пришла отличная мысль: я твёрдо запомнил три места в фуге, откуда я могу безошибочно начать в любой момент, если собьюсь. Потом стал делать «репетицию»: нарочно сбиваясь и импровизируя в стиле Баха, подходя к тому или другому месту. Так как эту фугу знают мало, то я при искусной импровизации мог сбиваться совершенно безнаказанно. Это меня вдруг успокоило и я решил, что бояться нечего. Надо только сосредоточиться на музыке при выходе на эстраду и не обращать внимания на обстановку. В четыре часа мне позвонил из Консерватории служитель и сказал, что сейчас будет играть Тиц, после которого моя очередь. Я одел пальто и пешком пошёл в Консерваторию. Настроение довольно беспокойное, но я встретил сестру Подушки, очень красивую даму, которая так нравилась мне летом; мы весело поговорили, она посетовала, отчего я не приходил к ним. И ко мне вернулось хорошее настроение. В Консерватории тихо, все сбились в Малом зале. Я сидел в партере; ко мне пришёл Крейцер и делал комплименты. Я не особенно волновался, когда вышел на эстраду. Зал был набит битком. За экзаменационным столом сидела комиссия более приятная, чем я ожидал: Глазунов, Калантарова, Венгерова, Дроздов, Медем, Габель — это всё друзья; зато по другую сторону от Глазунова — Ляпунов, враг класса Есиповой — и его я больше всего боялся, кроме того, Лемба, Миклашевская.
Подойдя к роялю и поклонившись комиссии, я вынул из рояля пюпитр, чтобы он не торчал перед глазами, и положил его рядом на стул. Я некоторое время посидел, вперив взор себе в колени, стараясь забыть зал и сосредоточиться на Бахе, решил, что я относительно спокоен и довольно внимателен - и начал фугу. Фуга вышла хорошо, Моцарт тоже порадовал, Бетховен начался совсем хорошо, но в экспозиции, там, где главная партия идёт довольно контрастно, левая рука заиграла тему, а правая отказалась играть и я начал сбиваться. Сообразив, что скоро за этим следует побочная партия, я постарался подойти к ней и заиграл побочную, но по ошибке в es-dur вместо as. Дело выходило плохо, но мне удалось подимпровизировать к тому месту, откуда я сбился - т.е. к концу главной партии - и тут я попал на рельсы - дело пошло ладно. Доиграл я сонату хорошо, но волновался, боясь, что снова напутаю. В сонате Шопена я в первой фразе попал мимо клавиши, но дальше мне понравилось, как я играл, и к чрезвычайному моему удовлетворению я успокоился. Шопен сошёл, по-моему, лучше, чем когда-либо у меня. Перед Шуманом я спросил у Глазунова, всю ли сонату играть или только одну часть. Глазунов посоветовался с Ляпуновым и сказал: всю. Это выходит весьма утомительно, принимая во внимание, что далее следует «Тангейзер».
Я спросил:
— Сполна?
— Сполна, — ответил Глазунов.
В зале весёлая публика засмеялась. Я стал играть сонату. Я остался не вполне удовлетворённый ариеттой, первая часть вышла хорошо, третья и четвёртая совсем блестяще. В финале, когда левая рука переходит через правую, лопнула струна. По счастью, это была такого рода струна, которая на один колок наверчена, а на противоположный просто накинута петлёй. Когда струна лопнула, то петля соскочила и струна целиком вылетела из фортепиано в публику, — своеобразный эффект и публика заржала от удовольствия. После Шумана мне стали аплодировать, но это запрещено и аплодисменты быстро унялись. Я чувствовал себя очень утомлённым и боялся, что пальцы не побегут в моём Этюде. О «Тангейзере» не хотелось думать. Я отдохнул минуты две, — больше было неприлично — и сыграл Этюд, взяв немного умеренный темп; всё же он был достаточно быстрый и произвёл впечатление. Затем следовал «Тангейзер». По счастью, у него спокойное начало и я успел отдохнуть. В «Тангейзере» вся техника была в порядке, он «шёл», а на грохот в конце всё же хватит сил. Последний аккорд сопровождался треском всего аплодирующего зала. При выходе с эстрады в артистическую, мне навстречу хлопали Позняковская, Берлин, Вегман. Пожав руку Вегман, я ушёл в артистическую. Через открытую дверь видел, как из зала выходили Струве и Липинская. Первым явился Черепнин и дирижёры: Крейцер, Дранишников, — все были в полном восторге.
Штембер торжественно сказал:
— Ну! Поздравляю, очень хорошо!
Черепнин очень расхваливал за все вещи, Дранишников захлёбывался. Мы проболтали довольно долго. На смену им явилась другая партия: Дамская, Алперсы и прочие. Выходя из артистической, я встретил Глазунова. Он поздравил меня с удачным экзаменом и сказал, что далеко не всюду соглашаются с моей интерпретацией, он всё же по обязанности экзаменатора должен быть объективен, — и отдать должное моей талантливой передаче. Особенно хорошо была сыграна фуга. Сначала его фраппировало, что я сыграл piano, он думал, что это случайно, но когда увидел, что это проведено через всю фугу, то очень оценил это. Моцарт был сыгран хорошо, Бетховен — слишком пёстрые оттенки, которые отваливались от целого (?!), Шуман хорошо, Лист очень хорошо. Я поблагодарил и остался доволен директорским приговором. Габелю особенно понравился «Тангейзер», говорит, что он слушал с чрезвычайным увлечением. Увидев Ляпунова, я подошёл к нему и с улыбкой сказал:
— Сергей Михайлович, вы уж извините меня, что я попотчевал вас такой штукой, как мой Этюд!
— Да уж... хе-хе... ужасная вещь... ужасная... Но сыграли вы её отлично, всё до единой нотки звучало. Очень хорошо, я вам 5 с орденом поставил. У вас большие пианистические способности.
— Благодарю вас, я вас больше всех боялся! — воскликнул я.
Действительно, 5+ от Ляпунова - это большая победа. Ляпунов придира и большой враг нашего класса. Говорят, он оттого поставил мне 5+, что я играл совсем не по-есиповски. Так, пока блестящая победа, посмотрим, что будет в апреле. Крейцер, Штембер и я отправились в «Вену» обедать. Мило болтали, Крейцер предложил мне пить на брудершафт, я охотно согласился. Он решил, что в Консерватории это произведёт фурор. После обеда шёл с Кокочкой по Невскому и он с увлечением обсуждал свой будущий выпускной экзамен. Зашёл к НЯМу, поболтал с ним и вернулся домой. Рассказал маме об экзамене и измученный лёг спать.
